Александр Степанов
15. СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ,
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВА, ВНУКА ОЛЕГА
Негоже было бы, братья,
начать нам по-прежнему словами славы
скорбное повествование
о походе Игоревом,
Игоря Святославича! —
то ведь начаться песне
былью нашего времени,
а не по воле Бояна.
Вещий Боян, бывало,
захочет ли кому песнь творить,
по мысленному древу раскинется:
серым волком по земле,
сизым орлом под облаком, —
вспоминал-то он, сказывая,
битвы давних времен!
Напускал тогда он десять соколов
на стаю лебедей, —
какую лебедь настигнет сокол,
та первой и пела песнь:
Ярославу Старому
или Мстиславу Храброму,
кем заколот Редедя
335
пред войском черкесским,
или Роману Красному, Святославичу...
А Боян, братья,
то не десять соколов напускал
на лебедей стаю —
он свои пальцы кудесника вскладывал
на живые струны,
и те сами славу князьям
рокотали...
Начнем, братья, доскажем
повествование это
от Владимира Старого
до нынешнего Игоря:
как он мысль свою
крепостью своею напряг,
сердце мужеством
завострил
и, ратного духа полный,
навел
свои храбрые полки
на Половецкую землю —
за Русскую землю!
В ту пору Игорь
взглянул на светлое солнце
и видит:
тьмой от него
покрыло воинов его всех.
И сказал Игорь дружине своей:
«Братья и дружина!
Лучше иссе?ченным быть,
нежели плененным быть.
А сядем, братья,
на своих быстрых коней
да и посмотрим
синий Дон!..»
Вспало на душу князю желание
Дон великий испытать,
и ему недоброе знамение
336
оно застлало.
«Так хочу же, — сказал, —
преломить копье
на том ли крае Поля половецкого!
С вами, сыны русские,
сложить голову,
а либо испить шеломом
Дону!..»
О Боян,
соловей времени былого,
ты бы защелкал-запел
этим полкам!
Раскинувшись, соловей, по мысленному древу —
летая думой под облаком,
свивая славу вокруг сего времени,
рыская тропой былых троянов
через степи и в горы, —
так бы запел ты Игорю,
троянов внуку:
«То не буря
соколо?в занесла за поля широкие,
то не галочьи стаи несутся
к Дону великому...»
А не запеть ли, вещий Боян,
Велеса внук:
«Кони ржут за Сулою —
звенит слава в Киеве...
Трубы трубят в Новограде,
стоят полки в Путивле!
Брата милого, Всеволода,
ждет Игорь...»
Так ведь сказал ему
Ярый тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый —
ты, Игорь,
Святославичи мы!
Брат, седлай своих быстрых коней,
а мои — наготове,
впереди, за Курском, оседланы.
337
А куряне у меня —
люди испытанные
Под трубы дружины спеленуты,
под шеломами баюканы,
концом копья вскормлены...
Дороги им ведомы,
яры — изведаны!
Луки у них расправлены, колчаны открыты,
сабли изострены.
А скачут — что серые волки полем,
чести ища себе,
князю — славы...»
Той порой Игорь-князь
ступил в стремя золотое
и поехал чистою степью.
Солнце
путь ему тьмой заступало,
ночь —
стоная грозой.
Птичий свист пробудился,
зверье встает.
Взвился див на стяге,
кличет на верху древка:
покориться
велит земле незнаемой,
и Волге, и Поморью, и Посулью,
и Сурожу, и Корсуню,
а и тебе,
каган Тмутороканский!
Но половцы
неезжеными дорогами
бежали уже на великий Дон.
Телеги средь ночи —
кричат,
сказать, лебеди всполошённые...
А Игорь воинов к Дону ведет!
Птица пред ним
338
по дубам
от беды хоронится,
волки тревогу навывают по ярам,
орлы клекотом
на конские кости зверье накликают,
лисы лают
на щиты красные...
О Русская земля,
уже за холмом ты!
Долго ночь меркнет;
заря свет заронила;
по степи туман стелется;
щекот соловьев уснул;
галочий говор проснулся...
Степь великую
русские,
переходя,
красными щитами перегородили,
чести ища себе,
князю — славы.
С зарей, в пятницу рано,
смяли они половцев поганые полки
и, разметавшись стрелами по степи,
умчали
красных девушек-половчанок,
а с ними
и золото, и шелка, и бесценные бархаты.
Шубами, бурками, коврами
гати мостили
по болотам и грязям,
а и всяким ряженьем половецким...
Алое древко и хоругвь белая,
алая челка и копье серебряное —
смелому Святославичу!
Дремлет в степи
Олегово гнездо храброе.
Залетело — далёко.
Не на обиду рождено
ни соколу и ни кречету,
339
и ни тебе, ворон черный,
поганый половчанин...
Гзак серым волком бежит,
Кончак ему следом своим
путь пролагает
к великому Дону...
На другой день
с самой рани
кровавые зори возвещают рассвет.
Черные тучи идут с моря,
Четыре Солнца покрыть хотят,
и синие молнии в них трепещут.
Быть грому великому,
стрелами
дождю идти с Дона!
Ломаться здесь копьям,
биться здесь саблям о шеломы половцев,
как на той ли реке Каяле,
у великого Дона...
О Русская земля,
уже за холмом — не ты!
То ветры, Стрибоговы внуки,
с моря стрелами веют
на храбрые Игоревы полки.
Земля гудит;
реки замутясь текут;
поле пылью прикрыло.
Стяги дозорных повещают:
— Половцы идут
и от Дона и от моря!
И обступили они со всех сторон
русские полки.
Бесово племя
кликом степь перегородило,
а уже русские, храбрые,
340
загородили ее
красными щитами.
Ярый тур Всеволод,
бой принимаешь — ты!
Осыпаешь воинов стрелами
и гремишь по шеломам мечами
блистающими...
Где, тур, ни проскачешь,
посвечивая шеломом своим золотым,
там лежат
головы нехристей половецкие.
Расколоты калеными саблями
шеломы аварские,
Ярый тур Всеволод,
тобою!
Что? ему раны, братья милые!
Всё забыто:
где честь — где жизнь,
и Чернигова-города отчий престол золотой,
и желанная, краса его Глебовна,
с ее ласкою-обхождением...
Были века трояновы,
миновали Ярославовы лета...
И были походы Олеговы,
Олега Святославича.
А тот Олег
ковал мечом своим — разлад,
и стрелы по земле сеял.
Он в Тмуторокане-городе
ступает в стремя золотое
(не тому ли звону внимал и встарь
великий Ярослав!), —
а Владимир, сын Всеволода,
в Чернигове
что ни утро зажимает уши...
Бориса же Вячеславича
завела слава на суд божий,
по зеленому берегу Ка?нина
341
покров постлала,
за Олегову печаль — ему, молодому,
смелому князю...
С той ли Каялы?
Святополк вез отца своего,
покоя меж иноходцев венгерских,
ко святой Софии, к Киеву...
Тогда, при Олеге-Гориславе,
усобицей сеялось всё и взрастало!
Гибло племя Дажьбогова внука,
в усобицах княжьих
скоротались дни человека.
Редко тогда по Русской земле
пахари покрикивали,
но часто в ту пору во?роны кричали,
поделяя друг с другом трупы,
да галки говором своим гомонили:
хотят лететь на поживу...
То было в те? войны,
в те походы;
а о такой битве и не слыхивали!
С зари и до вечера,
с вечера и до? света
летят каленые стрелы,
гремят по шеломам сабли,
трещат копья блистающие
в поле неведомом,
средь земли Половецкой.
Земля — уже черна под копытами,
костьми засеяна
и полита кровью.
И взошли они
горем
по Русской земле...
Что? мне шумит, что? звенит?
Этим утром, перед ранними зорями,
Игорь полк свой переводит вперед!
Брата жаль ему милого, Всеволода...
Тот день бились. И другой день бились.
342
К полудню третьего дня
Игоревы стяги пали.
Тут и разлучились братья,
на береге той ли Каялы быстрой...
Недостало тут вина кровавого,
тут покончили пир дружины храбрые Ру?си.
Сватов — напоили,
а сами
за Русскую землю
полегли.
Трава в жалости никнет,
дерево печалью клонит
к земле.
То ведь, братья,
недобрые времена настали:
какую силу пустыня прикрыла,
какая встала обида средь сил...
Дажьбогова внучка
вступила девою на землю троянову!
Лебедиными крыльями всплескала
на синем море, у Дона;
плеская:
если бы пробудить ей добрые времена!..
Ополчению князей на степняков
кончаться! —
когда и брат брату сказал:
«Это — мое, а и то — мое».
И пустились князья
пустое нарекать меж собой: «Вот достойное!» —
и сами беду себе ковать.
А степняки
со всех сторон нарыскивали с победами
на Русскую землю...
О, далече сокол занесся, птиц побивая, —
к морю!
А храбрых Игоревых полков
не воскресить...
К ним — крик вопленицы!
343
И горевестница метнулась по Русской земле,
людям раскидывая
пепел в пламенном роге...
Восплакались в голос
русские женщины!
«Уже нам своих милых лад
ни мечтою не примечтать,
ни думою сдумать,
ни очами оглянуть,
и уж не злата-се?ребра
для них наскресть...»
Застонал, о братья, Киев в скорби
и Чернигов в недоле своей,
тоска разливом пошла по земле Русской,
печаль тяжелая потекла
в глубь Русской земли.
Князья сами
ковали себе беду,
а степняки,
с победами на Русскую землю нарыскивая,
сами дань изымали:
по серебряной беле от двора!
Двое ли этих смелых Святославичей,
Игорь и Всеволод,
пробудили кознь
и вражду?
Ее было утишил отец их грозный,
Святослав Киевский великий:
грозой ударил —
сильными своими полками,
в блеске мечей.
Вступил в Половецкие земли,
утоптал, сравнял холмы с оврагами,
взмутил озера и реки,
иссушил родники и топи...
А Кобяка поганого
из становых полков латников половецких
у залива морского
выхватил вихрем!
344
Упал Кобяк в стенах Киева,
на судном дворе Святослава...
То и немцы и венецианцы,
то и морава и греки
славословят Святослава,
а Игоря-князя жалеют:
какую силу он погрузил
на дно Каялы!
Реки половецкие русским золотом
засы?пали...
Тут сошел Игорь-князь
с седла золотого,
сел в кочевничье.
Уныло стоят стены гра?дские,
и сникло веселие...
А Святослав в Киеве, на горах,
тревожный сон видел.
«Этой ночью, — поведал, — обряжали меня
с вечера
на кровати кедровой
в покров черный,
и уже черпали для тела моего синее вино,
травами замешенное.
На грудь мне крупный жемчуг
сыпали
колчанами тощими нелюбых мне
перебежчиков...
И отпевают меня:
уже доски врозь — без конька —
на тереме моем златоверхом...
И всю-то ночь, с вечера,
кричали
вороны зловещие,
на Плеске у дебри Кияни были,
на всполье,
и понесло их к Синему морю...»
Бояре говорят князю:
«Это душу, княже, твою
похитила горесть!
345
То ведь два сокола отлетели
от золотого отчего престола
добыть града Тмутороканя,
а либо испить шеломом Дону...
Да крыльица сокола?м
саблями поганых подре?зали,
а самих
путами окрутили железными.
Темно и стало в тот день, в середу:
два солнца померкли,
обоих столпы багряные погасли,
а с ними и молодые месяцы.
Олег и Святослав
тьмою заволоклись
и за морем закатились!
На реке ли Каяле тьмою
свет сокрыло...
И дерзости превеликой
не то ли придало гунну!
По Русской земле пораскинулись половцы
гнездом рысьим...
И занеслася хула
над славой,
и громит насилие
волю вольную,
и повергся див со стяга
на землю...
Да теперь и красные девушки готские
запели на береге того синего моря,
звеня оста?льным золотом русским;
поют: время вещее — переменчиво!
Лелеют месть Шарухану...
А ведь и мы, дружина,
жаждем веселия!..»
Тогда великий Святослав
слово золотое проронил,
со слезами слитое.
Сказал:
346
«О дети вы мои,
Игорь и Всеволод!
Рано собралися
земли? Половецкой слёзы исторгать
мечами,
поискать свою славу.
Но не чести восхи?тили,
не с честью и поганую кровь пролили...
Вас обоих сердца храбрые
кованы в жаре железном,
в ветре буйном закалены,
а вот чем одарили вы
серебряные седины мои!
Но и не вижу тут воли
сильного и богатого многою ратью
брата моего, Ярослава,
с его черниговскими боярами
и людьми могучими,
да и с топчаками, альбир-сальбирами,
и с татранами, и реугами —
выезжими людьми нашими.
Те было без щитов,
при ножах засапожных,
кликом побеждают полки,
перезваниваясь с прадедами славой...
Но вы сказали:
«Мужаться — самим!
Славу пред нами — возьмем,
то и прежней сами поделимся...»
А диво ли было бы
брату старому помолодеть?
Сокол, когда перелиняет,
взбивает высоко птицу...
Он не даст гнезда своего
в обиду...
То-то и зло,
мне князья не пособят:
в ничто время давешнее обратилось...
О, это под Римовом кричат,
под половецкими саблями,
раны наносят
347
Володимеру...
Тяжко, скорбно тебе, сын,
Глебович...»
СЛОВО ПЕСНОТВОРЦА
К ВОЕНАЧАЛЬНИКАМ РУССКИХ ЗЕМЕЛЬ
— Ты, князь великий, Всеволод!
И не запала дума
перелететь тебе издалеча,
отчий престол золотой
поберечь!
А можешь ты
раскропить Волгу веслами,
вычерпать Дон шеломами...
Будь ты —
по деньге? полонянке быть,
по полденьги? — пленнику.
А и можешь ты по сухой степи
живой огонь метать
самострелами
удалых сынов Глебовых...
— Ты, ярый Рюрик, и ты, Давид!
Не у вас ли
золоченые шеломы вражьи
по крови плавали!
Не у вас ли храбра дружина!
Словно рыкают туры,
раненные саблями калеными
в дикой степи...
Вступите, государи,
в стремена золотые, —
за обиду сей поры,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
ярого Святославича!
— Галицкий Ярослав, Осмомысл!
Высоко сидишь
на своем златокованом престоле.
348
Подпер горы Венгерские
железными своими полками,
заступив пути королю,
затворив Дунаю ворота...
Перебрасывая своих воинов сильных
через горные облака,
суд вершишь до самого Дуная.
Грозы твои растеклись по землям,
и отворяешь ворота Киеву...
Стреляешь ты
с золотого отчего престола
в салтанов за далекими землями.
А стреляй же, государь,
Кончака, степняка-раба! —
За землю Русскую,
за раны Игоревы,
ярого Святославича...
— И ты, ярый Роман, с Мстиславом!
Души смелые
направляют ум ваш на дело!
Высоко всплываешь
на подвиг —
так сокол держится на ветрах,
желая птицу, в отваге, с высоты ударить...
А люди не у вас ли — железные,
под шеломами латинян,
от которых земля потряслась!
И многие племена, подобные гунну, —
литвины, ятвяги,
пруссы и половцы —
опустили копья свои
и головы приклонили
под те их мечи блистающие...
А ведь Игорю, князь,
свет солнца померк!
И не добром
обронило дерево листву —
349
города по Роси и по Суле
отторгли...
Не воскресить
храбрых полков Игоревых.
Князь, тебя Дон кличет,
сзывает он князей на победу.
А Ольговичи, князья храбрые,
те поспели уже на бой...
— Ингварь и Всеволод!
И вы, все трое Мстиславичей,
не простого гнезда шестикрылые!
Не победами ли
уделы
под свою власть оттягали!
Что? же ваши золотые шеломы,
и копья польские, и щиты!
Загороди?те ворота степи
острыми стрелами своими!
За землю Русскую,
за раны Игоревы,
ярого Святославича.
Ведь уже не течет Сула струями серебряными
для Перея?славля-града,
и Двина болотом течет
для тех ли грозных полочан,
под клич половецкий.
Один был
Изяслав Василькович, —
прозвенел
острыми мечами
по шеломам литовским,
побил
славу своего деда, Всеслава,
и сам,
под красными щитами,
на траве кровавой,
побит мечами литовскими.
Изошла юная кровь,
а он только и сказал себе:
350
«Дружину твою, князь,
птицы крылами как приодели!
А кровь — звери слизали...»
Не случилось тут
ни брата, Брячислава,
ни друга, Всеволода...
Один,
изронил он свою жемчужную душу
из сильного тела
через ожерелье золотое...
Уныли голоса, и сникло веселие.
Не гро?дненские ему трубы трубят...
— Ярославичи! и все внуки Всеславовы!
Опустите же друг перед другом
стяги свои,
в землю вонзите мечи свои,
в боях источенные!
Далёко скакнули от дедовской славы!
То ведь неладами своими
вы начали наводить поганых
на землю Русскую,
на добро Всеславичей...
Братья, с распри и пошло насилие
от земли Половецкой...
На седьмом Трояновом веке
Всеслав кинул жребий
о де?вице ему милой:
ухитрясь — а подсадил себя на коня!
И подскочил к Киеву-городу,
и коснулся копьем киевского престола
золотого,
а поскакал от них лютым зверем
средь ночи —
из Белгорода,
объяв себя облаком синим...
Изнутри, в удаче,
с трех кустов — капищ былых —
с трех концов отворил ворота Новгороду,
перешиб славу Ярослава,
351
а волком скакал до Немиги-реки...
Дуют ток на Немиге: снопы стелют
головами,
молотят —
цепами блистающими,
жизнь кладут на току,
веют —
душу от тела...
Немиги берега кровавые
не добром были сеяны,
сеяны костьми сынов русских.
Всеслав-князь
людям суд судил,
князьям волости делил,
а сам волком рыскал в ночи!
Из Киева до Тмутороканя
до ранних петухов дорыскивал,
Хо?рса великого ход
волком переметнув.
Ему в Полоцке прозвонят колокола рано
к заутрени у святой Софии,
а он всё еще киевский звон слышит...
Хоть и вещая душа,
а и в другом бывала теле,
он частые беды терпел...
О нем наперво
вещий Боян,
понимаючи,
и припевку сказал:
«Ни хитрому, ни гораздому,
ни пытливцу волхву гораздому
суда божия не минуть...»
О, стонать Русской земле,
воспомнив начальные времена
и первых князей...
Того ли Владимира Старого
приковать было к горам Киевским!
А ныне вот встали его стяги —
одни Рюриковы, а те и Давидовы,
352
врозь
концы их раскинуты
и копья...
———
Поют: На Дунае голос слыхать
Ярославны.
Кукушкою кличет безвестною
рано.
«Полечу, говорит, кукушкою одинокою
по Дунаю...
Нет, рукав примочу бобровый
в Каяле-реке,
князю раны утру кровавые
на теле его
загрубелом...»
Раннею ранью Ярославна плачет
на стене Путивля,
зовет:
«О Ветер, Ветрило!
За что, господине, силою возвеял?
Что же крыльями легкими своими
стрелоньки степные наносишь
на воинов моей лады?
Знать, мало тебе было в небеси
под облаком веять,
корабли на синем море качая...
Что же веселие мое, господине,
по ковылю развеял?..»
Раннею ранью Ярославна плачет
на стене Путивля-города,
зовет...
«О Днепр, Словутич!
Ты и горы каменные пробил
через земли Половецкие,
а и лелеял ты на себе ладьи
Святослава
до полчищ Кобяковых,
прилелей, господине, мою ладу ко мне!
353
Да не шлю к нему на море слёз...
Рано...»
Раннею ранью Ярославна плачет
на стене Путивля,
зовет...
«Светлое Солнце, Пресветлое!
Для всех-то кра?сно ты и тепло?.
О, господине...
Что же ты простерло луч горячий
над воинами лады...
Во поле безводном
жаждою им луки свело,
горечью им колчаны
забило...»
———
Вздуваться стало море,
к северу смерчи идут.
Облаком бог указывает Игорю-князю пути
из Половецкой земли,
на Русскую землю,
к отчему престолу золотому...
Зори вечерние погасли.
Игорь спит — Игорь бодрствует!
Игорь в мыслях степь померивает
от великого Дона к Донцу малому.
В полночь свистнул Ла?вор при конях
за рекой:
велит разуметь князю...
Не быть здесь князю Игорю!
Загудело —
ударило смерчем об земь,
прошумели травы,
разметало шатры половецкие...
И тогда Игорь-князь
пробежал в камыши
горностаем
354
и — на? воду,
гоголем белым...
Вспры?гнул
на коня резвого —
да соскочил с него волком быстрым!
И к полесью Донца понесся,
а там — соколом,
пролетая по?низу туманов,
подбивая гусей да лебедей —
к завтраку ли, обеду-ужину...
А как Игорь соколом полетел,
Лавор — волчьим бе?гом бежал,
отрясая собою
студеные росы:
ведь вконец перетружены
их горячие кони...
Сказал Донец:
«Княже Игорь,
немало тебе величия,
а Кончаку немилости,
а Русской земле радости...»
И сказал Игорь:
«О Донец,
немало величия тебе! —
как лелеял ты на волнах
князя,
как стелил ему зелены травы
на серебряных своих берегах,
одевал его
туманами теплыми
под тенью зелена дерева,
как стерег его —
гоголем белым в заводи,
черной у?тицею на стру?ях,
чайками на ветрах...»
Не такова, сказать, Сту?гна-река:
струяся мелко — худа!
Чужой стороны ручьи поглотив
и в потоке растекшаяся,
355
скрыв кусты,
князя юношу Ростислава
притворила на дне
у темного ему берега...
Плачет мать Ростислава
по юному Ростиславу-князю,
поникли цветы в жалости,
и дерево скорбью к земле приклонило...
Не сороки ли застрекотали?
Вослед Игорю
проехали
Гзак с Кончако?м...
Да в ту пору во?роны там не каркали,
галки приумолкли,
сороки не стрекотали, —
сторожко по лознякам
беглецы ползли!
И только дятлы тёктом своим
путь к реке указывают,
когда еще соловьи веселыми песнями
возвещают рассвет...
Говорил Гзак Кончаку:
«Коли сокол ко гнезду летит,
соколенка прострелим
стрелами позлащенными!»
Отвечал Кончак Гзаку:
«Коли сокол ко гнезду летит,
соколика опутаем
де?вицею красной!»
Но Гзак Кончаку сказал:
«Когда опутать его
девицею красной —
ни? нам соколика,
ни красной девицы,
а там и нас же забьют сокола?
в Половецкой степи...»
Бояново говорю, Ходы?на,
Святославов песнотворец, —
356
написанное об Олеге-князе
Ярославу, в старые времена:
«Тяжко тебе, голове,
без плеч,
как зло и телу без головы!» —
тебе, Русской земле,
без Игоря.
Солнце на небе светится:
Игорь-князь в Русской земле!
Де?вицы, подружки Ярославны,
поют на Дунае —
вьются голоса через море
к Киеву.
Игорь едет по Боричеву взвозу
к Пирогощей
святой матери божией.
Рады земли все,
веселы города.
Спеты песни
старшим князьям,
пора петь —
и молодым!
— Слава!..
Игорю Святославичу,
Ярому туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу —
слава!
Здравствовать вам,
князья и дружины,
за христиан
побороть идущим
поганые полки.
Воистину слава
князьям и дружине!
1953—1967
